Он старательно делал вид, что ребенок – не его. Что крошечная, с нежным кудрявым облаком волос и хитрыми глазками девочка в песочнице сама по себе, а он сам по себе. Закрывался газетой, а из-под газеты незаметно подглядывал и смеялся.
Девочка не просто шалила, она хулиганила по заранее обдуманному плану. Сосредоточенно обошла песочницу, собрала все формочки, свои и чужие, сколько смогла унести. Затем отправилась по второму кругу, собрала оставшиеся игрушки. Девочка упоенно толкалась, хитрила, менялась, трясла кудряшками, нахально требовала «дай!» и вскоре завладела всем, что хотела. Довольно оглядела поле боя, уселась на свои трофеи.
Князев поглубже спрятался за газету.
Оставшиеся без игрушек дети наконец-то сообразили, закричали, побежали жаловаться. Когда со всех сторон раздался возмущенный женский хор: «Чья это хулиганка? Заберите свою хулиганку!» – Князев встал, сложил газету и строго сказал хитрым кудряшкам:
– Как тебе не стыдно, ты же девочка…
– А пусть я буду мальчик? – предложила девочка. – Давай на бульваре в футбол играть?
Когда Соня смотрела на Князева, она всегда думала – счастье, и когда девочка прижималась светлой кудрявой головкой к его колену, тоже думала – счастье…
Иногда, ночами, нечасто, но и не редко, Соня лежала без сна и боялась, что он ее разлюбил. Потому что ничего не получается, если приходится жертвовать слишком многим. И мысленно обвиняла его в чем-то, и тут же жалела, ведь ему приходилось отвечать за все, что она ради него оставила. И тревожно вглядывалась в их жизнь, словно проверяя, так ли они счастливы, чтобы это стоило чужой боли. Но ведь ответить на такой вопрос «да» было бы странно… Нет, не то чтобы Головин, нелюбимый, нежеланный, появлялся перед ней из мрака и говорил «у-у-у», но в эти ночные минуты она думала: «Грех предать человека, который тебе доверился… хорошие девочки так не поступают… »
Девочка катилась по склону красным комком, а Головин медленно ехал вслед за ней с видеокамерой – снимал красный комок, не желая упустить ни одного драгоценного движения. У подножия горы девочка повалилась на снег, как кегля, и он торопливо сунул ей в рот конфету.
– Еще два раза спустимся и пойдем к маме.
– Нет, – сказала девочка, болтая лыжами в воздухе.
– А если ты будешь заставлять меня кататься, – глубокомысленно сказала девочка, – тогда я… я тебя любить не буду…
– Да? – беспокойно сказал Головин. – А если еще только один раз, будешь меня любить?
Головин поправил девочке выбившиеся из-под шапки нежные кудряшки, взял девочку за руку. Он ощутил тонкие пальчики в своей руке, и у него так сладко заныло в груди, словно девочка взяла его своими пальчиками за сердце.
Когда Соня смотрела на эту неразлучную парочку, Алексея Юрьевича с девочкой, она думала одновременно о многих вещах – что купить, что приготовить, что прочитать, посмотреть…
Иногда, ночами, нечасто, но и не редко, Соня лежала ночью без сна и боялась, что он ее разлюбил. Потому что ничего не получается, если приходится жертвовать слишком многим. И мысленно обвиняла его в чем-то, и тут же жалела, ведь ему приходилось отвечать за все, что она ради него оставила. И тревожно вглядывалась в их жизнь, словно проверяя, так ли они счастливы, чтобы это стоило чужой боли. Но ведь ответить на такой вопрос «да» было бы странно… Нет, не то чтобы Князев, любимый, желанный, появлялся перед ней из мрака и говорил «у-у-у», но в эти ночные минуты она думала: «Грех предать человека, который тебе доверился… хорошие девочки так не поступают… »
Соня почти всегда была счастлива, не считая того, что в ее счастье случались мучительные ночные мысли. Но счастливые люди гораздо более несчастны, чем кажутся, и Соня Головина не исключение.
источник
Князев прощал, нежно говорил: «Сонечка, любимая», Соня кидалась к нему, любовалась, таяла – вот же руки, плечи… и они опять очень сильно любили друг друга. Вот только все, что было между ними, между хирургом Князевым и его Сонечкой, страсть, нежность, невозможность друг без друга, все безысходней тонуло в душной тупой усталости, понимании-непонимании, объяснениях и обещаниях, все теснее собиралось в рыхлый несуразный ком. И ком этот взял и без особенного усилия тронулся в путь, и легко катился, по дороге вбирая в себя все – страсть, нежность, невозможность друг без друга…
У Анны с Вронским все было медленно, долго – любовь, внезапное непонимание, охлаждение, вспышки страсти… Ничего с тех пор не переменилось, лишь одно быстрее сменяет другое…
…Кстати, а почему Головин не мог бы принять чужого ребенка? Каренин же принял. Ну… Каренин слабый, а Алексей Юрьевич сильный. Еще почему? Да ни почему. Предполагать, пусть даже теоретически, что Головин может принять чужого ребенка, нелепо – все равно что банковский автомат оближет новорожденного котенка… Алексей Юрьевич Головин и своего-то ребенка не принял.
На Таврической творилось что-то невообразимое… Прихожая больше не выглядела вылощенной, безлико нарядной. В одном углу стояли лыжи, в другом углу стояли лыжи, посреди на идеально чистом паркете лежал огромный красный рюкзак, своей идеально ровной формой сообщая, что собран искусными и умелыми руками. К рюкзаку так же идеально ровно была примотана палатка, четырехместная… Теперь прихожая Алексея Юрьевича, за исключением стерильной чистоты, напоминала квартиру Диккенса на Фонтанке.
Головин отправлял Антошу в поход – в Хибины.
Антоша, уже полностью одетый, в ярко-синем комбинезоне и шерстяной шапке-шлеме, стоял в прихожей, опасливо поглядывал на рюкзак. Валентина Даниловна, бессильно прислонившись к зеркалу, плакала, будто Антошу отправляют на войну. Вокруг рюкзака, погавкивая, жизнерадостно вился Мурзик, рассчитывал, что его возьмут в поход.
Алексей Юрьевич, оживленный, возбужденный, счастливый, почти как Мурзик, приматывал к Антоше рюкзак. Примотал, отошел в сторону, посмотрел почти нежно и почти гордо. Если бы Головину сказали, что он впервые за долгие годы смотрел на своего сына с почти что нежностью и почти что гордостью, он смутился бы. И возразил, что с гордостью он смотрит на идеально собранный огромный красный рюкзак, а с нежностью на очень хорошую непромокаемую палатку, а вовсе не на Антошу. Но какая, в сущности, разница – рюкзак ли, палатка ли, бутылки с сахаром, – в любом случае часть его нового взгляда досталась Антоше.
Рядом с большим рюкзаком стоял еще один рюкзак, поменьше, – с двенадцатью килограммами сахарного песка для всей группы. Вчера Алексей Юрьевич с Антошей купили восемь бутылок кока-колы, вылили колу в перламутровый унитаз, тщательно просушили пустые бутылки феном и засыпали в них сахар. Алексей Юрьевич был уверен, что покупает, выливает, высушивает и засыпает – для Антоши, а Антоша – что для Алексея Юрьевича…
Сначала единственным чувством, которое испытывал Головин, по вине Сони оставшийся с сыном один, была неловкость. Алексей Юрьевич не понимал решения мальчика остаться с ним, а если он чего-то не понимал, то не мог одобрять, а уж тем более испытывать благодарность. Неловкость происходила и оттого, что, расставшись с Соней, он уже мысленно расстался и с сыном. К тому же прежде он никогда не бывал с Антошей один – Соня, мамки-няньки… Валентина Даниловна, переехавшая к ним в качестве мамки-няньки вместе с вороватым Мурзиком, отчего-то в расчет не принималась. Головин так и формулировал для себя – они с Антошей ОСТАЛИСЬ ОДНИ.
Бывшая жена лежала в больнице, и Головин пытался найти хоть какой-то приличный выход из неприличного, невозможного, позорного положения. И нашел, вот какой – сущность вещей сама образует решение, когда придет время. Пока что он пытался исполнять свой долг. Не мстить. Не выгонять бывшую жену. Не шантажировать ее ребенком. Не подавать на развод, пока она находится в больнице. Исправно платить за больницу, пока она формально считается его женой. Алексей Юрьевич понимал, конечно, что конкретная ситуация и не оставляла ему ничего, кроме безупречности, он НЕ МОГ вести себя иначе. Откуда же ее было выгонять, из отделения акушерства и гинекологии. И КОГО шантажировать ребенком – беременную женщину? Фу. Так что по всему выходило, что его теперешняя ситуация была как раз такого рода, когда само отсутствие решения и есть решение. Для человека, который считал залогом успеха тщательно составленный план действий, это положение вещей было неестественно, непривычно, но – вот так… Вести себя достойно, а наградой за достойное поведение станет душевное равновесие.
Вот только одно… Когда Головин думал об этом, он, как собака, потряхивал головой, таким болезненным было воспоминание…
«Девочка, как мы назовем нашу девочку, какая она будет, наша девочка?» – спрашивал его Антоша. И что же отвечать на эту бестолковую невинность, и вообще – ПОЧЕМУ ОН? Это несправедливо! Пусть ОНА объясняет! Откуда ему знать, что вообще этот ребенок знает о вопросах секса.
Головин не отзывался на разговоры о «девочке», молчал, но однажды, внутренне содрогаясь от неловкости, злости и гадливости – женщина, с которой ОН спал, носит чужого ребенка, – сухо сказал: говорить об этой девочке преждевременно.
Мальчик ушел к себе, плакал, а он стоял над ним, уверяя беспомощным голосом, что он не имел в виду, что с его мамой случится что-то плохое, что он вообще ничего не имел в виду… Он даже дернулся было погладить мальчика по голове, но он так давно не обнимал его, не трогал, что это оказалось невозможным. Нет, он, конечно, держал его на руках, когда тот был маленький… Черт возьми, во что его втравили и, главное, ЗА ЧТО?!
Вечерами Алексей Юрьевич с сыном, как прежде, сидели в разных концах бывших апартаментов шведского посла, каждый в своей комнате, каждый за своим письменным столом. Но, несмотря на то что посольские просторы по-прежнему разделяли их, Головин то и дело производил беспокойные вылазки из своего кабинета – вставал из-за стола, проходил триста метров жилой площади, заглядывал в детскую. В течение вечера Алексей Юрьевич совершал свой путь раза три-четыре.
О том, что его внезапный интерес к сыну был частью его постоянного состояния униженности, как будто он кинулся к нему в попытке утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
источник
Вот только одно… Когда Головин думал об этом, он, как собака, потряхивал головой, таким болезненным было воспоминание…
«Девочка, как мы назовем нашу девочку, какая она будет, наша девочка?» – спрашивал его Антоша. И что же отвечать на эту бестолковую невинность, и вообще – ПОЧЕМУ ОН? Это несправедливо! Пусть ОНА объясняет! Откуда ему знать, что вообще этот ребенок знает о вопросах секса.
Головин не отзывался на разговоры о «девочке», молчал, но однажды, внутренне содрогаясь от неловкости, злости и гадливости – женщина, с которой ОН спал, носит чужого ребенка, – сухо сказал: говорить об этой девочке преждевременно.
Мальчик ушел к себе, плакал, а он стоял над ним, уверяя беспомощным голосом, что он не имел в виду, что с его мамой случится что-то плохое, что он вообще ничего не имел в виду… Он даже дернулся было погладить мальчика по голове, но он так давно не обнимал его, не трогал, что это оказалось невозможным. Нет, он, конечно, держал его на руках, когда тот был маленький… Черт возьми, во что его втравили и, главное, ЗА ЧТО?!
Вечерами Алексей Юрьевич с сыном, как прежде, сидели в разных концах бывших апартаментов шведского посла, каждый в своей комнате, каждый за своим письменным столом. Но, несмотря на то что посольские просторы по-прежнему разделяли их, Головин то и дело производил беспокойные вылазки из своего кабинета – вставал из-за стола, проходил триста метров жилой площади, заглядывал в детскую. В течение вечера Алексей Юрьевич совершал свой путь раза три-четыре.
О том, что его внезапный интерес к сыну был частью его постоянного состояния униженности, как будто он кинулся к нему в попытке утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
– Как я, – радостно сказал Антоша, – совсем как я. Я же тоже оказался глупее, чем ты рассчитывал. Я даже один раз пробовал молиться, просить, чтобы Бог дал тебе все, что ты для меня хочешь.
– Какой Бог?! Какой еще Бог?! Кто тебя учит этой херне?! Я тебя выпорю. Я тебя в военное училище, я. – завизжал Головин.
Черт возьми! Никому еще не удавалось вывести его из себя настолько, чтобы он визжал, сквернословил и грозил выпороть собеседника.
Алексей Юрьевич пытался говорить с Антошей на его языке, специально подготовился, почитал о сфексах в энциклопедии. И заодно поинтересовался – где, по мнению сына, место Бога в процессе эволюции? Нет, конечно, дарвинизм давно уже подвергается справедливой критике… Для качественного изменения мельчайшего органа необходимо огромное количество мутаций, что по теории вероятности не представляется возможным… Возьмем для примера изменение окраски бабочки в окрестности Ноттингема… Но главный принцип эволюционной теории – естественный отбор звучит вполне логично. И в человеческом обществе тоже выживает сильнейший, тот, кто лучше приспосабливается к изменяющимся условиям. И никакой Бог тут ни при чем. Которого, кстати, нет. В крайнем случае, можно рассматривать мировой разум, некий высший порядок. Лучше высший порядок…
– Человек или даже животное сам рождается, а Бог выбирает, кто сильный, а кто нет, – Антоша смотрел не на отца, а в сторону, не понимая, всерьез ли с ним разговаривают. – Я читал про инопланетян, у которых нет чувств, они просто существуют. Не смеются, не смотрят картины, только строят дома, усиляют империю.
– Но мы же с чувствами и любим картины… Кто же, как не Бог, создал в нас чувство прекрасного. – стесняясь, проговорил Антоша.
– Ага, нелогично получается, – радостно вцепился Головин, – где у тебя причина, а где следствие.
…Оказалось любопытно. Однажды мальчик посмотрел на него так доверчиво, что Алексей Юрьевич даже стал находить некоторую приятность в выполнении долга, и хотя сын был, конечно, НЕ ТО, тем интереснее вырисовывалась задача – вылепить из этого «не то» человека.
О школьном походе в Хибины на весенних каникулах Антоша обмолвился случайно, как о чем-то незначащем, лично к нему не имеющем никакого отношения. Зато Алексей Юрьевич тут же вцепился в поход, как бульдог, не разжимая челюсти, – вот оно, то, что поможет ему сделать из Антоши человека.
– А может быть, толстых в поход не берут, – туманно сказал Антоша.
Алексей Юрьевич насупился и поджал губы.
– А может быть, и берут, – исправился Антоша.
– Я еще сделаю из тебя человека, – пообещал Головин.
– Я уже, – скромно заметил Антоша.
– Пока нет. А после похода я куплю тебе эту твою… «Жизнь насекомых».
– А можно сначала «Жизнь насекомых»? – оживился Антоша.
– Э-э… Утром деньги, вечером стулья, – глубокомысленно изрек Алексей Юрьевич.
источник
Рядом с большим рюкзаком стоял еще один рюкзак, поменьше, – с двенадцатью килограммами сахарного песка для всей группы. Вчера Алексей Юрьевич с Антошей купили восемь бутылок кока-колы, вылили колу в перламутровый унитаз, тщательно просушили пустые бутылки феном и засыпали в них сахар. Алексей Юрьевич был уверен, что покупает, выливает, высушивает и засыпает – для Антоши, а Антоша – что для Алексея Юрьевича…
Сначала единственным чувством, которое испытывал Головин, по вине Сони оставшийся с сыном один, была неловкость. Алексей Юрьевич не понимал решения мальчика остаться с ним, а если он чего-то не понимал, то не мог одобрять, а уж тем более испытывать благодарность. Неловкость происходила и оттого, что, расставшись с Соней, он уже мысленно расстался и с сыном. К тому же прежде он никогда не бывал с Антошей один – Соня, мамки-няньки… Валентина Даниловна, переехавшая к ним в качестве мамки-няньки вместе с вороватым Мурзиком, отчего-то в расчет не принималась. Головин так и формулировал для себя – они с Антошей ОСТАЛИСЬ ОДНИ.
Бывшая жена лежала в больнице, и Головин пытался найти хоть какой-то приличный выход из неприличного, невозможного, позорного положения. И нашел, вот какой – сущность вещей сама образует решение, когда придет время. Пока что он пытался исполнять свой долг. Не мстить. Не выгонять бывшую жену. Не шантажировать ее ребенком. Не подавать на развод, пока она находится в больнице. Исправно платить за больницу, пока она формально считается его женой. Алексей Юрьевич понимал, конечно, что конкретная ситуация и не оставляла ему ничего, кроме безупречности, он НЕ МОГ вести себя иначе. Откуда же ее было выгонять, из отделения акушерства и гинекологии. И КОГО шантажировать ребенком – беременную женщину? Фу. Так что по всему выходило, что его теперешняя ситуация была как раз такого рода, когда само отсутствие решения и есть решение. Для человека, который считал залогом успеха тщательно составленный план действий, это положение вещей было неестественно, непривычно, но – вот так… Вести себя достойно, а наградой за достойное поведение станет душевное равновесие.
Вот только одно… Когда Головин думал об этом, он, как собака, потряхивал головой, таким болезненным было воспоминание…
«Девочка, как мы назовем нашу девочку, какая она будет, наша девочка?» – спрашивал его Антоша. И что же отвечать на эту бестолковую невинность, и вообще – ПОЧЕМУ ОН? Это несправедливо! Пусть ОНА объясняет! Откуда ему знать, что вообще этот ребенок знает о вопросах секса.
Головин не отзывался на разговоры о «девочке», молчал, но однажды, внутренне содрогаясь от неловкости, злости и гадливости – женщина, с которой ОН спал, носит чужого ребенка, – сухо сказал: говорить об этой девочке преждевременно.
Мальчик ушел к себе, плакал, а он стоял над ним, уверяя беспомощным голосом, что он не имел в виду, что с его мамой случится что-то плохое, что он вообще ничего не имел в виду… Он даже дернулся было погладить мальчика по голове, но он так давно не обнимал его, не трогал, что это оказалось невозможным. Нет, он, конечно, держал его на руках, когда тот был маленький… Черт возьми, во что его втравили и, главное, ЗА ЧТО?!
Вечерами Алексей Юрьевич с сыном, как прежде, сидели в разных концах бывших апартаментов шведского посла, каждый в своей комнате, каждый за своим письменным столом. Но, несмотря на то что посольские просторы по-прежнему разделяли их, Головин то и дело производил беспокойные вылазки из своего кабинета – вставал из-за стола, проходил триста метров жилой площади, заглядывал в детскую. В течение вечера Алексей Юрьевич совершал свой путь раза три-четыре.
О том, что его внезапный интерес к сыну был частью его постоянного состояния униженности, как будто он кинулся к нему в попытке утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
источник
Вы тоже замечали, что девушки, обладающие огромным количеством достоинств очень часто одиноки? Гордостью и переборчивостью это не назовешь, потому что претендентов на ее руку и сердце нет, в очередь женихи не выстраиваются. Что же не так в этом идеально-правильном образе девушки? Как ни парадоксально это звучит, но с некоторыми достоинствами нужно бороться, чтобы они не мешали твоему личному счастью.
Глупых женщин мужчины не любят. Как говорил один мой знакомый: «Нужно же о чем-то с ней поговорить». Но уж слишком тонка грань между «о чем-то поговорить» и осознанием того, что эта женщина умнее тебя, мужчины. Лидерство присуще любому мужчине, и это нормально. Он должен быть умнее, или, по крайней мере, казаться. Это не значит, что девушке в разговоре отводится роль «блондинки». Чтобы быть интересной собеседницей, достаточно обладать широким кругозором, но неглубокими знаниями темы разговора.
Если ты достаточно подкована в вопросе производства мебели и конъюнктуры обувного рынка, то это не повод «заткнуть его за пояс» своими потрясающими знаниями. Даже если он сейчас несет полную чепуху, не спорь. Доказывать свою правоту и демонстрировать свой ум в личных отношениях для девушки вредно. Точно так же как и рассказывать о своих успехах на работе и повышении в должности. Вдруг ты не в курсе, что его должность ниже твоей. По-настоящему умная женщина обладает достаточной мудростью, чтобы уступить первенство мужчине. Знаешь лучше обсуждаемый вопрос? Улыбнись и согласись с неправдой.
Ну какой же это недостаток, — возмутишься ты. Ведь мужчины любят глазами! Ну да, любят, и любуются. А подойти боятся. Ведь у такой красотки наверняка кто-то есть, а если и нет, то на меня она не посмотрит, или, того хуже, посмотрит свысока. А это унижение моего достоинства. Именно так думает большинство мужчин, разглядывая безупречную девушку на каблучках, при макияже, и с прической. Позволяй себе иногда быть не столь идеальной!
Есть даже такой жизненный анекдот, что стоит выйти из дому не накрашенной, так обязательно кто-нибудь пристанет. Да потому что ты так выглядишь проще и доступнее. Страх «облома» сразу исчезает, и появляется желание познакомиться с такой милой и уютной девушкой. Не нужно путать это с неухоженностью. Красивый маникюр, высокий хвост, джинсы и кроссовки плюс королевская осанка очень даже сочетаемые элементы образа простой и привлекательной девушки. Не бойся иногда прогуляться именно в таком виде по городскому парку.
Идеальность во всем, в том числе и в наведении постоянного порядка дома, в безупречности подаваемых блюд к обеду…Когда всё по порядку, становится скучно. А где же фейерверки и «творческий бардак»? Эмоции и неожиданные радости? Кто оценит мясо прожарки «медиум», если оно такое каждый день? А постоянное поддержание чистоты в доме? Ходишь, и боишься носки не в том месте оставить. Постоянное стремление к совершенству в хозяйственных мелочах скорее портит отношения, чем их укрепляет. Расслабься. Позволь себе несовершенный ужин, а то и вовсе никакого. А вдруг он сегодня тебя удивит своими кулинарными способностями?
Ты, конечно же, всё умеешь. Дождешься от этих мужиков, чтобы они сделали что-нибудь! Да и получается у тебя лучше! И коня на скаку, и в горящую избу, как говориться… А мужчине остается стоять в сторонке и наблюдать за происходящим, и самое ужасное, осознавать свою беспомощность. Вот когда ты приходишь на первое свидание, ждешь, когда кавалер откроет перед тобой дверь? А позволяешь поухаживать и снять-надеть пальто? Сама-сама… Дальше эта привычка перерастает в самостоятельные принятия решений, куда пойти погулять, куда поехать в отпуск, какие шторы купить в квартиру, как быстренько ремонт сделать. И всё сама. Привычка и убежденность, что он ничего не умеет. Ты, конечно, молодец, что на все руки мастер. Но женщине положено быть слабой. Сила и организаторские способности, они же и навредить могут. Оставь их для работы.
Покорная во всем женщина не интересна. Всё предсказуемо: она никуда не денется. И делай с ней, что хочешь. Во-первых, скучно. Во-вторых, это побуждает к дальнейшему хамству. А потом ты начинаешь удивляться, почему он так с тобой обращается. Просто ты в силу своей мягкости позволяешь так с собой обращаться! Да, женщина должна быть нежной. Но коготки присутствуют даже у мягкой и пушистой кошечки. Не позволяй себя обижать!
А вообще, все достоинства хороши в меру. Идеалам место на пьедесталах. Простые смертные мачо предпочитают обыкновенных полу-богинь! Тех, которые иногда без макияжа могут провести целый день лежа на диване, давая указания своему бесценному и самому умному мужчине. Будь НЕ идеальной!
— Рекомендуем посетить наш раздел с интересными материалами на аналогичные тематики «Психология отношений»
источник
Рядом с большим рюкзаком стоял еще один рюкзак, поменьше, – с двенадцатью килограммами сахарного песка для всей группы. Вчера Алексей Юрьевич с Антошей купили восемь бутылок кока-колы, вылили колу в перламутровый унитаз, тщательно просушили пустые бутылки феном и засыпали в них сахар. Алексей Юрьевич был уверен, что покупает, выливает, высушивает и засыпает – для Антоши, а Антоша – что для Алексея Юрьевича…
Сначала единственным чувством, которое испытывал Головин, по вине Сони оставшийся с сыном один, была неловкость. Алексей Юрьевич не понимал решения мальчика остаться с ним, а если он чего-то не понимал, то не мог одобрять, а уж тем более испытывать благодарность. Неловкость происходила и оттого, что, расставшись с Соней, он уже мысленно расстался и с сыном. К тому же прежде он никогда не бывал с Антошей один – Соня, мамки-няньки… Валентина Даниловна, переехавшая к ним в качестве мамки-няньки вместе с вороватым Мурзиком, отчего-то в расчет не принималась. Головин так и формулировал для себя – они с Антошей ОСТАЛИСЬ ОДНИ.
Бывшая жена лежала в больнице, и Головин пытался найти хоть какой-то приличный выход из неприличного, невозможного, позорного положения. И нашел, вот какой – сущность вещей сама образует решение, когда придет время. Пока что он пытался исполнять свой долг. Не мстить. Не выгонять бывшую жену. Не шантажировать ее ребенком. Не подавать на развод, пока она находится в больнице. Исправно платить за больницу, пока она формально считается его женой. Алексей Юрьевич понимал, конечно, что конкретная ситуация и не оставляла ему ничего, кроме безупречности, он НЕ МОГ вести себя иначе. Откуда же ее было выгонять, из отделения акушерства и гинекологии. И КОГО шантажировать ребенком – беременную женщину? Фу. Так что по всему выходило, что его теперешняя ситуация была как раз такого рода, когда само отсутствие решения и есть решение. Для человека, который считал залогом успеха тщательно составленный план действий, это положение вещей было неестественно, непривычно, но – вот так… Вести себя достойно, а наградой за достойное поведение станет душевное равновесие.
Вот только одно… Когда Головин думал об этом, он, как собака, потряхивал головой, таким болезненным было воспоминание…
«Девочка, как мы назовем нашу девочку, какая она будет, наша девочка?» – спрашивал его Антоша. И что же отвечать на эту бестолковую невинность, и вообще – ПОЧЕМУ ОН? Это несправедливо! Пусть ОНА объясняет! Откуда ему знать, что вообще этот ребенок знает о вопросах секса.
Головин не отзывался на разговоры о «девочке», молчал, но однажды, внутренне содрогаясь от неловкости, злости и гадливости – женщина, с которой ОН спал, носит чужого ребенка, – сухо сказал: говорить об этой девочке преждевременно.
Мальчик ушел к себе, плакал, а он стоял над ним, уверяя беспомощным голосом, что он не имел в виду, что с его мамой случится что-то плохое, что он вообще ничего не имел в виду… Он даже дернулся было погладить мальчика по голове, но он так давно не обнимал его, не трогал, что это оказалось невозможным. Нет, он, конечно, держал его на руках, когда тот был маленький… Черт возьми, во что его втравили и, главное, ЗА ЧТО?!
Вечерами Алексей Юрьевич с сыном, как прежде, сидели в разных концах бывших апартаментов шведского посла, каждый в своей комнате, каждый за своим письменным столом. Но, несмотря на то что посольские просторы по-прежнему разделяли их, Головин то и дело производил беспокойные вылазки из своего кабинета – вставал из-за стола, проходил триста метров жилой площади, заглядывал в детскую. В течение вечера Алексей Юрьевич совершал свой путь раза три-четыре.
О том, что его внезапный интерес к сыну был частью его постоянного состояния униженности, как будто он кинулся к нему в попытке утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
источник
Соня Головина баловень судьбы. Она живет в Петербурге, и имеет все, о чем только можно мечтать: богатого мужа, любимого сына, высокое положение в обществе, интересную работу.
В жизни Сони двое любящих ее мужчин: муж, ректор Петербургской академии Алексей Головин и пластический хирург из Москвы Алексей Князев. Оба умные и успешные
кино для дам предклимактерического периода.
Очередное мыло, для дам бальзаковского возраста, но на редкость безвкусное и пошлое. Фильм посмотрела совершенно случайно увидела одну серию и впала в кому. Пришлось досматривать, чтобы составить объективное мнение. И вот оно!
Сюжет высосан из пальца. А точнее это дурная пародия на всем нам известную Анну, ту, что Каренина, на что в «фильме» нам периодически намекают. Все персонажи банальны, поверхностны и откровенно смешны. Загорелый мачо Николаев, позарившийся на, мягко говоря, не товарного вида Добровольскую, занудный муж Беляев и глупая/смазливая девочка-ромашка Цветаева более клишированных персонажей заказывали?
Актеры играют бе зоб раз но! Добровольская, в принципе не самая плохая актриса. Хороший «сериальный» середнячок. Но здесь! такое чувство, что она приложила все силы, чтобы ее игра была еще хуже (оказывается это возможно). Пережимала, кривлялась, эти неестественные интонации кошмар. Николаев даже этого не делал он привлекателен, для среднестатистической домохозяйки практически секс-символ, а это все же целевая аудитория этой к ккк кккааа ррр тины. Остальные, в принципе, играли сносно, а уж на фоне вышеперечисленных хедлайнеров даже прилично.
Еще хотелось бы сказать о музыке! О да. Музыка здесь подобрана идеально. Некая дама, дурным голосом воет на цыганский манер (текст этих «романсов» скорее набор слов, нежели стихи). В общем и целом это вполне соответствует духу этого бредового фильма.
В заключение осмелюсь предупредить уважаемых телезрителей/телезрительниц мыльные оперы отечественного (да и не только) производства вызывают отупение, рак интеллекта и цирроз мозга, что разумеется ведет к дурновкусию! Смотрите «ПростоМарию» и да прибудет с вами сила.
Сказать однозначно понравился ли фильм представляется трудным. Еще одна типичная мелодрама из рода «Жили они долго и счастливо пока не появился еще один мужчина».
Стоит признать, что фильм смотрится легко и без заморочек (неплохой вариант провести субботний вечер у телевизора).
Евгения Добровольская сыграла действительно здорово- живо, весело, стервозно. У ее героини редкий характер. Такая женщина способна добиться всего, вплетаясь в самые разные авантюры. Но о последствиях она не думает. Одним словом, женщина-вулкан.
В таком актере как Валерий Николаев даже сомневаться не стоит он свою роль сыграл блестяще. Этакий мужественный, уверенный в себе мужчина, да к тому же еще и хирург. Ни одна женщина не устоит.
На мой взгляд, существенные минусы фильма:
-его затянутость (сидишь и ждешь когда же наконец будет развязка)
-сама развязка (как-то неожиданно все получилось: муж дружит и со своей бывшей женой и с любовником. Не спорю, это не плохо, но не в этом фильме)
Итог: просто неплохой фильм, не более.
Евгения Добровольская и Валерий Николаев БРАВО!
«История современной Анны Карениной».
Классический любовный треугольник муж, жена, любовник приводит героиню Добровольской туда же, куда и Анну Каренину, но кончится всё совсем по-другому!
Безумно обаятельная пара Евгения Добровольская и Валерий Николаев.
Когда они вдвоём были в кадре, казалось, между ними летят искры! Это ж надо так сыграть! Молодцы!
источник
утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
– Как я, – радостно сказал Антоша, – совсем как я. Я же тоже оказался глупее, чем ты рассчитывал. Я даже один раз пробовал молиться, просить, чтобы Бог дал тебе все, что ты для меня хочешь.
– Какой Бог?! Какой еще Бог?! Кто тебя учит этой херне?! Я тебя выпорю. Я тебя в военное училище, я. – завизжал Головин.
Черт возьми! Никому еще не удавалось вывести его из себя настолько, чтобы он визжал, сквернословил и грозил выпороть собеседника.
Алексей Юрьевич пытался говорить с Антошей на его языке, специально подготовился, почитал о сфексах в энциклопедии. И заодно поинтересовался – где, по мнению сына, место Бога в процессе эволюции? Нет, конечно, дарвинизм давно уже подвергается справедливой критике… Для качественного изменения мельчайшего органа необходимо огромное количество мутаций, что по теории вероятности не представляется возможным… Возьмем для примера изменение окраски бабочки в окрестности Ноттингема… Но главный принцип эволюционной теории – естественный отбор звучит вполне логично. И в человеческом обществе тоже выживает сильнейший, тот, кто лучше приспосабливается к изменяющимся условиям. И никакой Бог тут ни при чем. Которого, кстати, нет. В крайнем случае, можно рассматривать мировой разум, некий высший порядок. Лучше высший порядок…
– Человек или даже животное сам рождается, а Бог выбирает, кто сильный, а кто нет, – Антоша смотрел не на отца, а в сторону, не понимая, всерьез ли с ним разговаривают. – Я читал про инопланетян, у которых нет чувств, они просто существуют. Не смеются, не смотрят
источник
Вот повезет моему будущему мужу… Жена и умница, и красавица, и готовит хорошо… и врет неплохо!
Вот повезет моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врет неплохо.
Поменяла мужчину…
И снова… умница… красавица и классно готовлю.
Вот повезёт же моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врёт неплохо!
— Почти уже влюбился в девушку: умница, красавица, спортсменка. Но потом как-то раз и … всё прошло.
— А что случилось?
— Да узнал размер её смешной зарплаты…
Вот повезет моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врет неплохо.
xxx: голова болит(
yyy: фантомные боли?)
xxx: пошел в жопу!
ххх: Голова болит дико
ууу: Что-то серьёзное?
ххх: Нет у меня просто часто болит голова. кажется я только что свела на нет своё резюме идеальной жены.
Вот повезёт же моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врёт неплохо!
Вот повезёт же моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врёт неплохо!
Вот повезет моему будущему мужу — жена и умница, и красавица, и готовит хорошо. и врет неплохо.
ххх: да но голова все еще болит
ууу: отравился чтоль?
ххх: марсом
ууу: шоколадкой?
ххх: планеткой епт
Умница, красавица, четвертый размер груди, шарит в компах на уровне «скачать драйвера к чему угодно», готовит, играет в ВоВ, сама сделала ремонт в комнате, на день рожденья просит набор отверток, меня обожает. В чем подстава? Она моя дочь. Нет в жизни счастья.
Дядя, ты болван. Порадовался б лучше за себя и своё чадо.
— Доктор, что Вы мне посоветуете, у моей жены постоянно болит голова.
— Бриллианты, серёжки золотые, пробовали?
— Пробовал. Помогает только на одну ночь.
— Чудесно! Я так и думал! Мой Вам совет, голубчик, — смените жену.
Елена: Я — красавица, умница, потомок лучших представителей питерской интеллигенции, кандидат исторических наук, отличная хозяйка, и признаю только отношения по любви. Еще не появились на свете такие деньги, за которые меня можно было бы купить.
Toblerone: Не верю. Так не бывает.
Елена: Твое право. Но, к примеру, летом меня звал замуж швед — огромный дом возле моря, собственная яхта, полный фарш, обещал искупать меня в золоте — и я ему отказала!
Toblerone: То есть, ты себя очень уважаешь.
Елена: Уважаю? Да я себя ненавижу! Коза ебанутая, идиотка тупорылая.
Из переписки с парнем в одной популярной онлайн игре:
Он — Мм.. Учишься, работаешь?
Я — Учусь, работаю)
Он — Отличница, хорошистка?)
Я — Отличница, хорошистка)
Он — Уу.. Спортсменка, комсомолка?))
Я — Спортсменка)
Он — о_О Небось еще и умница, красавица??
Я — Умница, красавица)
Он — А ХУЛИ ТЫ ТУТ ДЕЛАЕШЬ.
я: блин, голова так болит. какую таблетку выпить-то?
мама: пучок свой развяжи.
она: голова что-то болит
он: месячные что ли закончились?
она: голова что-то болит
он: месячные что ли закончились?
Он: давай трахаццо!
Я: давай, а то у меня голова болит.
Он: О_О
После:
Он: (счастливый и радостный) зайка, ты лучшая.
Я: (задумчиво) а голова не прошла. повторим?
Он: О_О (испуганно) ну раз голова болит, может лучше таблетку и поспать? (уже жалобно) зай, правда, а? мож таблеточку лучше?
Умница, красавица, четвертый размер груди, шарит в компах на уровне «скачать драйвера к чему угодно», готовит, играет в ВоВ, сама сделала ремонт в комнате, на день рожденья просит набор отверток, меня обожает. В чем подстава? Она моя дочь. Нет в жизни счастья.
A: я с девушкой познакомился новой)
Б: маладец
Б: как звать?
A: Дана
A: Красавица, умница. Кажется я влюбился.
Б: ссылку дай
A: не, я в городе познакомился
Б: тьфу
Сидим с девушкой после секса. Она немного грустная, я спрашиваю не плохо ли ей. Отвечает:
Она: Да нет, устала немного.
Я: Но ты была очень хороша!
Она: . голова болит.. Да я у тебя вообще кардинально отличаюсь от всех девушек — вот видишь, даже голова болит ПОСЛЕ.
вечер пятницы, на выхи с любимой всегда уезжаем к ней, звоню, спрашиваю что купить с собой, говорит голова болит, нурофена возьми и покушать чё нибудь. напоминаю, вечер, пятницы, по пробкам, кушать хочу, вид весьма злой, захожу в аптеку, диалог:
я: мне нурофена.
я: от головы же помогает?!
аптекарь: да, конечно
я вспоминаю что презервативов то нет с собой и добавляю:
я: и презервативов!
аптекарь взрослая женщина так понимающе на меня посмотрела, а я не понял, тока в машине сообразил
— Мне повезло с женой! Умница, красавица, готовить умеет! Но есть ложка
дегтя в бочке с медом…
— ?
— Вредная теща!
— Моя ситуация гораздо хуже. Скажем так: моя жена больше чем на ложку
меда не тянет, да и в бочке с дегтем погоды не делает!
У меня, бывает, голова болит. Иду к девущке, по дороге захожу в аптеку резиновых друзей купить, говорю продавщице: «Будьте добры презервативы и что-нибудь от головы». мужик, стоящий за мной: «Ууу. какой запасливый, все предвидит!» продавщица засмеялась.
0_о
дошло, че сказал, только когда уже к девушке пришел=)
Если жена утром приносит мужу опохмелиться, то она не только умница,
но и красавица.
Красавица Эля 23 : Ну так что мир или .
JAMESON: :-*
Красавица Эля 23 : Мир?
JAMESON: Любовь
Красавица Эля 23 : До гроба?
JAMESON: До потери симкарты и только отрицательный баланс разлучит нас
Красавица Эля 23 : обещаешь?
JAMESON: клянусь яйцом МТСа
Black: Если жена поутру похмеляет мужа — то она не просто умница, а красавица!
rosa: а главное ей все простят
— У тебя голова болит?
— Э-э-э? Нет. а чего?
— Не работает. куклу Вуду вот проверяю.
www.Creative3D.ru
У страуса не болит голова. У него болит жопа.
У меня нет похмелья, у меня после пьянки только голова болит.
— Как же болит голова. — видимо придется повторить.
Один черный маг закончил школу магии. Учился он посредственно, и по итогам обучения он получил разрешение пользоваться только заклинанием «Лечение», причем без права брать деньги за использование. И пошел он работать в военкомат. Ищет больного призывника: — У тебя голова болит? — Болит. — Нет, у тебя ГОЛОВА НЕ БОЛИТ. Братан, гони $50, а то я тебя совсем вылечу.
— Милый, у меня голова болит.
— Ничего дорогая, это, наверное, у тебя мозг растет.
http://hvost.org
Советы бывалой:
если у вас критические дни, болит голова, болит зуб, вы устали, а муж
требует минет, — не отчаивайтесь! Попросите помочь вам соседку сверху,
а вы потом поможете ей!
Проснулись два эстонца после большой пьянки, голова болит, сушняк. Один говорит, я тут собрал последние деньги, сходи в магазин лимонада купи, а то так сильно пить хочется. Второй ушел в магазин, через полчаса возвращается и говорит: — Лимонада нет, я тебе печенье купил. igora
Улитько-мозгоед
голова то не болит?
Кристинка
Болит.как будто кто то мозг через трубочку высасывает
она: голова болит..
она: кушать хочу
он: хочешь, я тебе таблетку от головы дам?
он: заодно и покушаешь =)
источник
На Таврической творилось что-то невообразимое… Прихожая больше не выглядела вылощенной, безлико нарядной. В одном углу стояли лыжи, в другом углу стояли лыжи, посреди на идеально чистом паркете лежал огромный красный рюкзак, своей идеально ровной формой сообщая, что собран искусными и умелыми руками. К рюкзаку так же идеально ровно была примотана палатка, четырехместная… Теперь прихожая Алексея Юрьевича, за исключением стерильной чистоты, напоминала квартиру Диккенса на Фонтанке.
Головин отправлял Антошу в поход – в Хибины.
Антоша, уже полностью одетый, в ярко-синем комбинезоне и шерстяной шапке-шлеме, стоял в прихожей, опасливо поглядывал на рюкзак. Валентина Даниловна, бессильно прислонившись к зеркалу, плакала, будто Антошу отправляют на войну. Вокруг рюкзака, погавкивая, жизнерадостно вился Мурзик, рассчитывал, что его возьмут в поход.
Алексей Юрьевич, оживленный, возбужденный, счастливый, почти как Мурзик, приматывал к Антоше рюкзак. Примотал, отошел в сторону, посмотрел почти нежно и почти гордо. Если бы Головину сказали, что он впервые за долгие годы смотрел на своего сына с почти что нежностью и почти что гордостью, он смутился бы. И возразил, что с гордостью он смотрит на идеально собранный огромный красный рюкзак, а с нежностью на очень хорошую непромокаемую палатку, а вовсе не на Антошу. Но какая, в сущности, разница – рюкзак ли, палатка ли, бутылки с сахаром, – в любом случае часть его нового взгляда досталась Антоше.
Рядом с большим рюкзаком стоял еще один рюкзак, поменьше, – с двенадцатью килограммами сахарного песка для всей группы. Вчера Алексей Юрьевич с Антошей купили восемь бутылок кока-колы, вылили колу в перламутровый унитаз, тщательно просушили пустые бутылки феном и засыпали в них сахар. Алексей Юрьевич был уверен, что покупает, выливает, высушивает и засыпает – для Антоши, а Антоша – что для Алексея Юрьевича…
Сначала единственным чувством, которое испытывал Головин, по вине Сони оставшийся с сыном один, была неловкость. Алексей Юрьевич не понимал решения мальчика остаться с ним, а если он чего-то не понимал, то не мог одобрять, а уж тем более испытывать благодарность. Неловкость происходила и оттого, что, расставшись с Соней, он уже мысленно расстался и с сыном. К тому же прежде он никогда не бывал с Антошей один – Соня, мамки-няньки… Валентина Даниловна, переехавшая к ним в качестве мамки-няньки вместе с вороватым Мурзиком, отчего-то в расчет не принималась. Головин так и формулировал для себя – они с Антошей ОСТАЛИСЬ ОДНИ.
Бывшая жена лежала в больнице, и Головин пытался найти хоть какой-то приличный выход из неприличного, невозможного, позорного положения. И нашел, вот какой – сущность вещей сама образует решение, когда придет время. Пока что он пытался исполнять свой долг. Не мстить. Не выгонять бывшую жену. Не шантажировать ее ребенком. Не подавать на развод, пока она находится в больнице. Исправно платить за больницу, пока она формально считается его женой. Алексей Юрьевич понимал, конечно, что конкретная ситуация и не оставляла ему ничего, кроме безупречности, он НЕ МОГ вести себя иначе. Откуда же ее было выгонять, из отделения акушерства и гинекологии. И КОГО шантажировать ребенком – беременную женщину? Фу. Так что по всему выходило, что его теперешняя ситуация была как раз такого рода, когда само отсутствие решения и есть решение. Для человека, который считал залогом успеха тщательно составленный план действий, это положение вещей было неестественно, непривычно, но – вот так… Вести себя достойно, а наградой за достойное поведение станет душевное равновесие.
Вот только одно… Когда Головин думал об этом, он, как собака, потряхивал головой, таким болезненным было воспоминание…
«Девочка, как мы назовем нашу девочку, какая она будет, наша девочка?» – спрашивал его Антоша. И что же отвечать на эту бестолковую невинность, и вообще – ПОЧЕМУ ОН? Это несправедливо! Пусть ОНА объясняет! Откуда ему знать, что вообще этот ребенок знает о вопросах секса.
Головин не отзывался на разговоры о «девочке», молчал, но однажды, внутренне содрогаясь от неловкости, злости и гадливости – женщина, с которой ОН спал, носит чужого ребенка, – сухо сказал: говорить об этой девочке преждевременно.
Мальчик ушел к себе, плакал, а он стоял над ним, уверяя беспомощным голосом, что он не имел в виду, что с его мамой случится что-то плохое, что он вообще ничего не имел в виду… Он даже дернулся было погладить мальчика по голове, но он так давно не обнимал его, не трогал, что это оказалось невозможным. Нет, он, конечно, держал его на руках, когда тот был маленький… Черт возьми, во что его втравили и, главное, ЗА ЧТО?!
Вечерами Алексей Юрьевич с сыном, как прежде, сидели в разных концах бывших апартаментов шведского посла, каждый в своей комнате, каждый за своим письменным столом. Но, несмотря на то что посольские просторы по-прежнему разделяли их, Головин то и дело производил беспокойные вылазки из своего кабинета – вставал из-за стола, проходил триста метров жилой площади, заглядывал в детскую. В течение вечера Алексей Юрьевич совершал свой путь раза три-четыре.
О том, что его внезапный интерес к сыну был частью его постоянного состояния униженности, как будто он кинулся к нему в попытке утвердиться, Алексей Юрьевич предпочитал не думать. Задача, которую он поставил себе, была – исполнить свой долг, УВИДЕТЬ наконец своего ребенка, ведь прежде Соня как бы заслоняла его собой.
Но то, что он увидел, было НЕ ХОРОШО.
Он не имел понятия, что ему делать в детской, и от неловкости был излишне, натужно оживлен. По нескольку раз за вечер бодро спрашивал Антошу: «Ну, как дела. » Но какие у Антоши дела – двойки по математике, двойки по физике…
Головин только хмыкал, поджимал губы. Ругать Антошу за двойки было как-то не с руки, мальчик и без того выглядел потерянным.
В детской, как будто у себя дома, болтался приблудный Мурзик. Наглый пес, возомнивший себя хозяином, лаял на Алексея Юрьевича, когда тот пытался зайти в комнату, так что Головину приходилось выполнять свой долг из-за двери. Похмыкав, Алексей Юрьевич уходил, чтобы через час вернуться, – опять вскочить из-за стола, опять пройти триста метров с неприятным чувством все еще не решенной задачи, опять спросить: «Ну, как дела?»
Казалось, Антоша должен не выдержать и заорать в ответ: «ЧТО как дела?!» Но сын смотрел робко и всякий раз вежливо отвечал: «Нормально». Иногда он что-то рассказывал, но не часто.
– Ну, как дела? – в очередной раз (третий за вечер) спросил Алексей Юрьевич.
– Я думаю про дикое животное Санкт-Петербурга, – сказал Антоша, – нужно, чтобы оно было безжалостное, с инстинктами и когтями.
– У тебя голова не болит? – осторожно поинтересовался Головин.
Оказалось, учительница биологии задала ученикам такое домашнее задание – написать про дикое животное Санкт-Петербурга. Они немного пообсуждали крысу и бездомную собаку как вариант дикого животного, потом Антоша сказал:
– Я сегодня видел, как один нищий человек попросил денег, а одна девушка ему сказала – иди отсюда. Она была красивая. Я ему отдал, что у меня было.
– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
– Как я, – радостно сказал Антоша, – совсем как я. Я же тоже оказался глупее, чем ты рассчитывал. Я даже один раз пробовал молиться, просить, чтобы Бог дал тебе все, что ты для меня хочешь.
– Какой Бог?! Какой еще Бог?! Кто тебя учит этой херне?! Я тебя выпорю. Я тебя в военное училище, я. – завизжал Головин.
Черт возьми! Никому еще не удавалось вывести его из себя настолько, чтобы он визжал, сквернословил и грозил выпороть собеседника.
Алексей Юрьевич пытался говорить с Антошей на его языке, специально подготовился, почитал о сфексах в энциклопедии. И заодно поинтересовался – где, по мнению сына, место Бога в процессе эволюции? Нет, конечно, дарвинизм давно уже подвергается справедливой критике… Для качественного изменения мельчайшего органа необходимо огромное количество мутаций, что по теории вероятности не представляется возможным… Возьмем для примера изменение окраски бабочки в окрестности Ноттингема… Но главный принцип эволюционной теории – естественный отбор звучит вполне логично. И в человеческом обществе тоже выживает сильнейший, тот, кто лучше приспосабливается к изменяющимся условиям. И никакой Бог тут ни при чем. Которого, кстати, нет. В крайнем случае, можно рассматривать мировой разум, некий высший порядок. Лучше высший порядок…
– Человек или даже животное сам рождается, а Бог выбирает, кто сильный, а кто нет, – Антоша смотрел не на отца, а в сторону, не понимая, всерьез ли с ним разговаривают. – Я читал про инопланетян, у которых нет чувств, они просто существуют. Не смеются, не смотрят картины, только строят дома, усиляют империю.
– Но мы же с чувствами и любим картины… Кто же, как не Бог, создал в нас чувство прекрасного. – стесняясь, проговорил Антоша.
– Ага, нелогично получается, – радостно вцепился Головин, – где у тебя причина, а где следствие.
…Оказалось любопытно. Однажды мальчик посмотрел на него так доверчиво, что Алексей Юрьевич даже стал находить некоторую приятность в выполнении долга, и хотя сын был, конечно, НЕ ТО, тем интереснее вырисовывалась задача – вылепить из этого «не то» человека.
О школьном походе в Хибины на весенних каникулах Антоша обмолвился случайно, как о чем-то незначащем, лично к нему не имеющем никакого отношения. Зато Алексей Юрьевич тут же вцепился в поход, как бульдог, не разжимая челюсти, – вот оно, то, что поможет ему сделать из Антоши человека.
– А может быть, толстых в поход не берут, – туманно сказал Антоша.
Алексей Юрьевич насупился и поджал губы.
– А может быть, и берут, – исправился Антоша.
– Я еще сделаю из тебя человека, – пообещал Головин.
– Я уже, – скромно заметил Антоша.
– Пока нет. А после похода я куплю тебе эту твою… «Жизнь насекомых».
– А можно сначала «Жизнь насекомых»? – оживился Антоша.
– Э-э… Утром деньги, вечером стулья, – глубокомысленно изрек Алексей Юрьевич.
Антоша тоскливо поглядел на свою кровать – под подушкой у него лежал Брем, три тома, он уже предвкушал, как будет все каникулы читать и рассматривать картинки. Но отец выглядел таким… несчастливым. Таким странным, как будто он теперь в чем-то от Антоши зависел.
Интерес Алексея Юрьевича к сыну возрастал по мере накопления в квартире на Таврической необходимых для похода вещей. Алексей Юрьевич, словно мальчик, играл в игрушки – выбирал оборудование и одежду по спортивным каталогам, обзванивал магазины, покупал, менял.
Им были куплены: лыжи двух типов, с насечкой и без, палатки двуслойные – для всей группы и шатер на пятнадцать человек… Для сына Алексей Юрьевич приобрел комбинезон с внутренней теплоизоляцией и непромокаемым покрытием. Каждый вечер Головин примерял комбинезон на Антошу, задумчиво крутил его перед собой, разглядывал. Он так явно любовался сыном в лыжном комбинезоне, что, наверное, Броня одобрила бы его и сказала, что он становится ПОЧТИ похож на еврейского папу…
Головин примерял, крутил – для Антоши, а Антоша примерял, крутился – для Алексея Юрьевича…
Алексей Юрьевич не стал просить Диккенса присмотреть за полноватым нетренированным Антошей – в этом не было необходимости, он и без того присмотрит. Список купленного им для всей группы Головин передал Диккенсу через Антошу. Сам он в контакт с Диккенсом не входил – говорил себе, что все как-то недосуг. Диккенс через Антошу передал Головину спасибо.
источник